Фрейд Юрского Периода

В течение первого десятилетия XX века Россия открывается психоанализу, который бурно обсуждается в кругах интеллигенции Санкт-Петербурга. Этот имперский город, основанный Петром I, будет дважды переименован, прежде чем снова обретет свое имя. C 1914 по 1924 г. его называют Петроград, а затем до 1991 г. – Ленинград. Еще до Октябрьской революции 1917 года и после нее многочисленный поток немецкоговорящих русских – медиков, интеллектуалов, психологов, сориентированных фрейдистской теорией, – движется из Москвы через Одессу в Казань.

Начиная с 1927 года, с упразднением свободы создания ассоциаций и сталинизацией советской системы, психоаналитическая практика угасает, и к 1930 году психоанализ можно считать полностью искорененным, за исключением небольшой группы активных подпольщиков.

К концу сороковых годов начинается крестовый поход против наук и искусств, называемых «буржуазными». Несмотря на то, что психоанализ исчез из советского пространства и был заменен различными видами психотерапии, ответвившимися от теории обусловливания (Иван Павлов), и биолого-ориентированной психиатрией, в контексте Холодной войны он был официально объявлен «буржуазной американской и империалистской наукой».

Начиная с 1985 года, с приходом к власти Михаила Горбачева и последующей Перестройкой, начинается восстановление психоаналитического движения, основанное как на реконструкции прошлого, так и на готовности к интернационализации. В это время расцветают десятки ассоциаций, участники которых устанавливают отношения со всеми психоаналитическими течениями западного мира: англо-, франко- и немецкоговорящими. Чтобы восстановить русскую психоаналитическую культуру начала XX века, фигуранты этого возрождения отдаются миссии связать прошлое и настоящее, вновь вводя в русское общественное сознание некогда вытесненный или изгнанный фрейдизм. Наряду с работой по переводу современных авторов – Жака Лакана, Мелани Кляйн и других – происходит возвращение в широкое обращение переведенных ранее, до запрета на психоанализ, работ Фрейда, которые бережно сохранялись в библиотеках, будучи доступными лишь узким специалистам.

Этот взлет сопровождается молниеносным распространением всевозможных видов западной психотерапии, пришедших с западного побережья США, а также значительным усилением конфликтов между школами. Резонно, что они соперничают между собой за покорение огромного пространства страданий русской души, отброшенных тенью лучами славы коммунистического режима, упразднившего саму идею «свободы слова» – единственного возможного способа познания бессознательного и человеческой субъективности. К этому добавляется и ожесточенная схватка между Санкт-Петербургом, оплотом интеллигенции, способным отразить всевозможные мифы, и узурпаторшей-Москвой, советской столицей, навязанной властью большевиков.

В этом контексте к Виктору Мазину, философу и эстету, родившемуся в 1958 году в Мурманске, влюбленному в психоанализ и небезразличному к работам Жиля Делёза, приходит гениальная идея создать в Санкт-Петербурге Музей сновидений доктора Фрейда. Музей расположен на первом этаже прекрасного здания XIX века, под крышей которого также размещается и Восточно-Европейский институт психоанализа. Этот музей, торжественное открытие которого 4 ноября 1999 года приурочено к столетнему юбилею выхода в свет «Толкования сновидений», создан отчасти под влиянием одного очень загадочного музея, а именно Музея технологий юрского периода, основанного в 1988 году Давидом Хильдебрандом Вилсоном в Лос-Анджелесе. Отсылка к юрскому периоду означает, что здесь хранятся окаменевшие объекты, схожие с доисторическими (до юрского периода) ископаемыми, возвращающие к циклу трансгрессии/регрессии.

В кабинете чудес Вилсона посетителю предлагается новый способ представления истории человечества, основанный на сопоставлении неожиданных вещей: произведение Чарльза Диккенса, записанное на булавочном ушке, распятие, вырезанное из фруктовой косточки, и т. д. В общем, антиместо памяти, основанное на свидетельствах в стиле Хорхе Луиса Борхеса или Жоржа Перека.

Со своей стороны, Мазину удалось изобрести новую геологическую эру, где объединяются, согласно логике сновидения, калифорнийский музей и часть Зимнего дворца, переосмысленная Сергеем Эйзенштейном. Проходя по лабиринту отражений, возникающих благодаря изощренному освещению, прогуливающийся действительно грезит в технике «монтажа аттракционов»: последовательность коротких планов и их очередность призваны создавать метаморфозы, значимые смещения и сгущения.

Не имея в распоряжении ни архивов, ни мебели, ни объектов, которые позволяли бы соперничать с двумя другими музеями, посвященными Фрейду (в Лондоне и Вене), Мазин придумал вневременной интерьер, позволяющий открыть, стоя, без возможности присесть, принципиальные постулаты фрейдовской концепции. Над входной дверью, которая и дверью-то не является, возвышается фотография Фрейда: впалое от рака лицо, глаза очерчивают знаменитые круглые очки. Витрины следуют одна за другой, напоминая телефонные кабины на черно-белом плиточном покрытии.

Я посетила Музей в 2000 году. Вхождение в кьяроскуро-лабиринт, наполненный зеркалами, призвано погрузить посетителя в географическое пространство, разделяемое сном и явью. В эдипальной перспективе Музей повествует о семейном романе мэтра психоанализа, начиная со снимка дома, в котором он родился, до его лица на смертном одре. В одной витрине мы открываем для себя его отцовскую сторону, в другой – материнскую. Мы скользим далее во вселенную его снов, сопровождающихся комментариями художников и писателей. В длинном зале парят документы, книги, гравюры, статуэтки из различных коллекций, собранных в Лондоне. Но чтобы представить сновидения Фрейда и его пациентов, взгляду посетителя предлагаются другие изображения: портреты, животные, пейзажи, отсылающие к квазиюрским истокам психоанализа. Вот таков он, этот Музей миражей, динозавров и отрицания реальности, воплощенный в городе Федора Достоевского, о котором он писал: «Это город полусумасшедших. … Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге».

Этот уникальный Музей приглашает посетителя к своего рода интроспекции, но его также можно воспринимать как место влюбленных в психоанализ.