Пробуждение Музея сновидений Фрейда (для Manifesta Journal)

1. ПРЕДЫСТОРИЯ МУЗЕЯ НЕПРЕДСТАВИМОГО

Музей сновидений Фрейда – одно многочастное произведение искусства. Он представляет собой тотальную инсталляцию, созданную художником Владимиром Кустовым и мной в качестве куратора. Музей был открыт 4 ноября 1999 года к столетию со дня выхода в свет книги Зигмунда Фрейда «Толкования сновидений». Словосочетание «одно многочастное произведение искусства», кстати, с психоаналитической точки зрения вполне применимо к субъекту. В 1920-е годы Фрейд настойчиво говорит: человек – собранное по частям представление о самом себе; и в этом смысле инсталляция четко соответствует названию – Музей сновидений Фрейда.

Идея создания музея возникла где-то лет за десять до его физической реализации. Конечно, за эти годы идея претерпела множество трансформаций. Да и вообще, происхождение Музея сверхдетеминировано, как и любое творческое событие. Иначе говоря, оно детерминировано многократно.

Можно сказать, история создания музея восходит к тем коробкам из-под обуви, в которых я в детстве выстраивал сцены из мезозойской эры. Маленькая лампочка в коробке высвечивала в темной кладовке ландшафты с динозаврами, которых я перерисовывал из чешского альбома по палеонтологии, затем раскрашивал, вырезал и вклеивал в пространство погружения, в сон наяву.

Можно сказать, история создания музея восходит к нашим беседам с моим замечательным другом Майклом Молнаром. В конце 1980-х гг. Майкл, потрясающий знаток истории психоанализа, рассказывал мне о коллекции Зигмунда Фрейда, а через несколько лет мы начали обсуждать возможную выставку объектов из этой коллекции. Причем, ни Майклу, ни мне не хотелось быть кураторами в упрощенном смысле этого слова, т.е. организаторами транспортировки и размещения в каком-то музее десятков или сотен фигурок. Мы жаждали творческого процесса и творческого результата. Возможно, не осознавая того, мне еще хотелось вернуться к детскому магическому театру динозавров. Впрочем, так называемая бодрственная реальность наши мечты осаждала. Кураторский онейроид наталкивался на логику бдительного разума. Майкл позвонил в британское посольство в Москве с предложением организовать в России выставку. Чиновники задали лишь один вопрос: разве Фрейд был англичанином? Разговор был окончен.

Можно сказать, история создания музея восходит к переговорам с одним крупным европейским музеем современного искусства. В середине 1990-х я предложил выставку, выстроенную на объектах коллекции Фрейда и его теории сновидений. Мной двигал теоретический интерес, который я и воспринимал как интерес кураторский: понять, установить связь между объектами из коллекции и толкованием сновидений. Эта задача представлялась мне настолько важной, что вопрос, будут ли доставлены из Лондонской квартиры Фрейда оригиналы или копии, меня вообще мало волновал. Для кураторов же музея современного искусства именно этот вопрос был первостепенным, если не сказать единственно важным. Их интересовали только оригиналы, их беспокоил лишь вопрос снижения цен на страховку и транспортировку. Понятно, что наше сотрудничество плавно сошло на нет. В очередной раз я столкнулся с тем, что можно сколько угодно теоретизировать на конгрессах о копиях и оригиналах, о Вальтере Беньямине, Жане Бодрийяре, подобиях и симуляционизме, но, когда дело дошло до дела, кураторы сказали копиям – нет. Это «нет» привело тогда к двум позитивным последствиям: во-первых, я окончательно понял, что меня не интересуют материальные объекты, так называемые оригиналы, во-вторых, что нужно делать музей нематериальных объектов в Санкт-Петербурге, городе, можно сказать, с репутацией не вполне реального.

Почему «нематериальных объектов»?

• Потому что вопрос подлинников и копий не имел первостепенного значения для Фрейда, когда он собирал свой домашний, частный музей.
• Потому что именно постановка под вопрос оппозиции так сказать реального, того, что «было на самом деле» и вымышленного, «воображаемого» оказалась в 1897 году основополагающей для рождения психоанализа. Предметом его исследования стала психическая реальность.
• Потому что «Толкование сновидений» – книга, «библия психоанализа», из которой черпались кураторские идеи.[1]
• Потому что мне хотелось – даже если тогда я не отдавал себе в этом отчет – свести свои две страсти, искусство и психоанализ, вместе, тем более что именно они сто лет назад ориентировали мысль Фрейда.

Так вызревало кураторское желание. Так составлялся умозрительный план: представлять нужно психическую реальность, галлюцинацию, сновидение. Представлять нужно непредставимое. Почему непредставимое? – Потому что, как всем известно, когда мы спим, нас нет; когда мы просыпаемся, нет сновидения. Наше представление сновидения в форме пересказа, записи, рисунка, кинофильма никогда не равно самому произведению. Сновидение в воспроизведенной форме никогда не может быть равно сновидению как таковому. Более того, сновидения как такового буквально не существует. Иначе говоря, сновидение существует только как копия без оригинала. Оригинал всегда уже по ту сторону нашего существования. Мираж сновидения своим отсутствием обеспечивает наше существование.

Так возникла идея создания именно Музея сновидений Фрейда. Теоретический интерес подогревался чтением книг Фрейда, статей о его коллекции и его любви к классическому искусству.[2] Предельно важным оказалось осмысление скрытой эстетики Фрейда, его теории репрезентации. Искусство и сновидение представляют отсутствующие, галлюцинаторные объекты, воплощенные желания.[3] Искусство и сновидение незаметно налагаются друг на друга.[4] Оставалось понять, как именно представлять непредставимое. Для воплощения сновидений о музее сновидений необходим был художник. Да и вообще, без сотрудничества со многими людьми – художниками, теоретиками, психоаналитиками, кураторами – творческий процесс обессмысливался.

Можно сказать, история создания музея восходит к нашему многолетнему сотрудничеству с художником Владимиром Кустовым, перфекционистом, некрореалистом, концептуалистом, инсталлятором.[5] Важно и то, что у Кустова был свой подспудный интерес – создать коридор умирания. Этот коридор – одна из магистральных идей его творчества. Нужно сказать, что я относился к идее Владимира с улыбкой, но лишь до того, как через несколько лет после создания Музея сновидений оказался в Долине Фараонов в Луксоре. Первое же погружение в коридор гробницы заставил меня вспомнить об идеях Кустова. Похоже, он был прав.[6]

Года два мы обсуждали с Владимиром Кустовым то, каким должен быть Музей сновидений Фрейда. Самым главным в этом сотрудничестве было само сотрудничество. Было бы крайним упрощением понимать наше взаимодействие как специализированные отношения куратора и художника, теоретика и дизайнера.[7] Нет, нет, нет! Творческие взаимоотношения стирают грани между этими социальными ролями, между узкой капиталистической специализацией. Можно было бы сказать, что некоторые теоретические идеи были высказаны Кустовым, а некоторые практические решения – мной. Однако и это – не верно. Погружаясь в творческий онейроид, в увлеченный обмен идеями, разве можно (а главное – нужно) провести границу между одним человеком и другим.[8] Прерваться и сказать «это – моя идея», «это я придумал», значит, поставить крест на самой идее. Совместное творчество не только сопротивление капиталистическому требованию специализации, но и возможная форма скрытой борьбы с эгоизмом и иллюзией «автономного эго». Нас настолько интересовал сам процесс, что мы вообще не думали о том моменте, когда музей будет построен. Самый неожиданный, я бы даже сказал самый шокирующий для меня эпизод во всей этой истории случился в тот момент, когда музей открылся для публики. Оказалось, что я об этом вообще забыл подумать. Однажды на пороге появился посетитель со словами «я пришел в Музей сновидений Фрейда», и я растерялся, будто ожил динозавр в детской коробке.

Решая вопрос, каким образом представить сновидение в связи с книгой Фрейда, мы задались целью представить механизмы репрезентации. Иначе говоря, представить то, как сновидение работает, а не сновидение как таковое, что вообще невозможно. Мы решили представить то, что Фрейд назвал Traumarbeit, работой сновидения – смещением, сгущением, изобразительностью. В этом смысле Музей сновидений Фрейда – музей онейротехники.

Решали мы и некоторые общие вопросы. Например, вопрос пространства сновидения, которое имеет мало общего с пространством яви. Мы думали, как сломать физическое пространство инсталляции, как сделать его ни большим, ни маленьким, а просто меняющимся на взгляд, бесконечно деформирующимся. То, что нам удалось сделать пространство музея субъективным, я понял примерно через год после открытия музея. В музее должна была выступить группа художников и музыкантов «2012». Сначала пришел один человек из этой группы, все внимательно осмотрел и ушел, потом пришел еще один, затем, наконец, появился менеджер и сказал: «Что за люди? Один вернулся и сказал, мол, пространство очень большое, другой – слишком маленькое, а оно – ни большое, ни маленькое».

2. МУЗЕЙ ОТРИЦАНИЯ

Итак, музей посвящен психоаналитическим идеям, снам, фантазиям, теориям, а также страсти Фрейда к коллекционированию древностей [antiquities]. В самом конце 19-го века он практически одновременно начинает собирать археологические артефакты, проводить раскопки душевной жизни и писать книгу о сновидениях. Теориям, сновидениям, книге и посвящен музей.

В концептуальном отношении Музей сновидений встраивается в треугольник, умозрительными вершинами которого служат: а) коллекция произведений искусства, собираемая Фрейдом с 1897 года на протяжении более сорока лет; б) его сновидения, толкуемые психоаналитически с лета 1895 года; в) сформулированные им в 1899 году в «Толкования сновидений» основополагающие положения работы психического аппарата.

Повторим еще раз, музей посвящен не событиям материальной реальности, не тому, что люди называют историческими фактами и вообще не когда-то жившему реальному человеку, не Зигмунду Фрейду, а его книге, в которой мы погружаемся в идеи, переживания, сновидения, толкования, мечты. Одним из мечтаний Фрейда было частичное разрешение конфликта между нарциссическими желаниями человека и его разумом. Фигурой такого примирения для него мог быть белый павиан египетского бога письменности и смерти Тота из его коллекции. Этот образ, представляющий не-человека, стал эмблемой Музея сновидений Фрейда.

Петербургский музей связан родственными узами с двумя материальными Музеями Фрейда, Венским и Лондонским. Венский Музей был создан в той психоаналитической квартире, где Фрейд почти пятьдесят лет работал – принимал пациентов, видел сновидения, разрабатывал теории. Музей в Вене увековечивает место творческого процесса. Лондонский музей появился там, где Фрейд жил последний год жизни, где хранится его библиотека, знаменитая кушетка, коллекция древностей, насчитывающая более двух тысяч предметов. Иначе говоря, Лондонский музей возник уже в музее, сменил статус частного на. Наша нематериальная надстройка, наш кабинет сновидений явился только благодаря материальным опорам Венского и Лондонского музеев; благодаря открытости, бескорыстию и небюрократичности Инге Шоль-Штрассер и Эрики Дейвис[9].

Музей сновидений Фрейда – в Санкт-Петербурге, «городе, можно сказать, с репутацией не вполне реального», городе, как мне и по сей день кажется, самом подходящем для такого музея. Санкт-Петербург – город топей и утопий, город-мечта, город-призрак, город-сновидение. Не только история с момента его зачатия в голове Петра, не только атмосферные явления делают его таковым, но его мифология, его бесконечные описания, его литературность, его приписанность тексту. Перефразируя Андрея Белого, можно было бы сказать: «Если это не Петербург Петра, Пушкина, Достоевского, Гоголя, Бродского, то – нет Петербурга. Это только кажется, что он существует».[10] Нереальному городу – нереальный музей! Городу сна – Музей сновидений!

Итак, Музей сновидений в отличие от венского и лондонского музеев связан не столько с конкретным местом, где жил Фрейд, не столько с материальными вещами, сколько с его сновидениями, с тем, что идеально, эфемерно, фантазмично, виртуально, едва уловимо.

В отличие от двух других музеев Фрейда, музей сновидений возник там, куда нога психоаналитика никогда не ступала. Фрейд не только никогда физически не был в Санкт-Петербурге (ни в Петрограде, ни в Ленинграде), но и в России вообще. Музей сновидений Фрейда это все же музей сновидений, а сновидения никак не привязать к определенной территории. Можно уснуть в Вене и попасть в архитектуру Петербурга, можно уснуть в Петербурге и оказаться на Марсе. Перефразируя известное выражение, можно сказать, «сновидение витает, где хочет».

Возможно, читатель этой статьи обратил внимание на то, что в ней постоянно возникает частица «не». Конечно же, это не случайно! Особенности Музея сновидений Фрейда проще описать через отрицание. Например, сразу же отметить, – Музей сновидений Фрейда – и не музей сновидений вообще, и не музей Фрейда, а именно Музей сновидений Фрейда. Музей сновидений Фрейда вообще правильнее называть Не-Музеем, или даже Музеем отрицания. Психоаналитическая идея Музея отрицания принадлежит не мне. Ведь уже говорилось, – не было одного художника, не было одного куратора в процессе создания музея. Было много кураторов и много художников. Так вот идея музея отрицания принадлежит замечательному куратору, директору по научной работе Венского музея Фрейда Лидии Маринелли. Пытаясь понять, почему мы строим музей Фрейда там, где Фрейд никогда не был, она пришла к следующим соображениям:

Музей сновидений Фрейда, появляясь там, где Фрейд не был, не полагается на «гарантии мнемотехники, наделяющей место историческим дискурсом», и «риторическая функция памятного места» «превращается в свою противоположность, ибо самым ярким и живым впечатлением оказывается ощущение, что здесь ничего не произошло. Этот парадокс выходит за рамки классической риторики и приближается к той форме, в которую Фрейд облек проблему подразумеваемого значения».[11] Музей сновидений Фрейда своим существованием как бы говорит: здесь ничего не было. Ничего, кроме действия Желания.

Отрицание ведет к рассеиванию значения, и каждый музейный экспонат отмечен не только утверждением своей многозначности, но и отрицанием значения. То, что Музей «в Санкт-Петербурге указывает на отсутствие прямой связи между этим местом и интересующим нас событием, в свете отрицания превращает музей в психоаналитическое пространство. Ничто не напоминает посетителю ни о личности Фрейда, ни о разыгравшихся некогда исторических событиях, и темой музея неожиданно становится сам принцип психоаналитического толкования».[12]

Иногда хочется идти в психоаналитическом толковании, в преследовании желания до конца. До невозможного конца. До отрицания самого отрицания. До рассеивания миража под названием Музей сновидений Фрейда как мандалы.[13] Здесь ничего не было, даже Музея Отрицания.

3. МУЗЕЙ НЕМАТЕРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ

Здесь не было ничего. Лишь шорох муз. Лишь ропот галлюцинаторный.

Музей – обитель муз. И в этом смысле, Музей сновидений Фрейда – конечно же, музей. В нем обитают музы Фрейда – вдохновлявшие его образы, его возможные воспоминания.[14] Однако в традиционном смысле Музей сновидений Фрейда все же – антимузей, поскольку он – не собрание материальных ценностей. Он не только отрицание случившегося.

Музей сновидений – нереальный музей с точки своего предмета (сновидения), но он не совсем реален и с точки зрения экспонатов. Музей сновидений Фрейда – принципиально не является музеем как хранилищем объектов материальной культуры. Экспонаты музея – не объекты, а их образы. Это не картины, статуэтки, цветы, маски, книги, письма, гравюры, а их образы. Понятно, по какой причине: в сновидении мы имеем дело не с объектами – (людьми, цветами, картинами, посмертными масками, скульптурами, книжными переплетами, соборами), а с их образами.

Впрочем, утверждение «Музей сновидений Фрейда» – не музей материальной культуры» не стоит принимать полностью на веру. Во-первых, он – сам уже объект материальной культуры – произведение искусства, инсталляция. Во-вторых, среди множества образов, которые созерцал когда-то Зигмунд Фрейд, в Музее можно увидеть и ряд произведений современного искусства, отдающих дань психоанализу, намекающих на те или иные психоаналитические формулы. В целом эта инкорпорированность современности не только разворачивает хронологию, заставляя время возвращаться из будущего, но и напоминает о том, что речь не только не идет о конкретном человеке Фрейде, der Man Freud, но и не может идти о нем. Фрейд – мираж в призме сегодняшнего дня. Вот почему в виртуальном сновидении отца психоанализа обнаруживаются «вкрапления» таких художников, как Павел Пепперштейн и Джудит Барри, Сергей Бугаев Африка и Браха Лихтенберг Эттингер, Ольга Тобрелутс и Софи Тотти, Стас Макаров и Виталий Пушницкий, Глюкля и Михаэла Шпигель.[15]

Впрочем, не забудем и о том, что эти работы инкорпорированы в инсталляцию Владимира Кустова, являются, так сказать, ее частичными объектами. Давление этих объектов на зрителя минимализировано. Процитируем здесь слова голландского художественного критика Эрика Хагорта: «Современное Gesamtkunstwerk, Музей сновидений Фрейда, созданный психоаналитиком Виктором Мазиным и художником Владимиром Кустовым, вероятн6о, можно сыграть роль Каабы в искусстве, место, в котором искусство сохраняет себя от прозрачности. <…> На деле Gesamtkunstwerk поглощает все индивидуальные произведения искусства, погружая их в фантасмагорическую диораму: зал сновидений. Зеркала, проекции и прозрачные поверхности сводят то, как выглядят произведения искусства, к фрагментам»[16]. Так что Музей сновидений оказывается на передовой линии борьбы с иллюзионизмом, важной именно здесь и сейчас, когда реализм как откровенная форма иллюзионизма вновь идет во власть в России.

4. МУЗЕЙ ПАМЯТИ

Каждое сновидение с психоаналитической точки зрения — это своеобразное воспоминание, в котором предстают в искаженном виде некогда виденные образы. Сновидение – альтернативная форма памяти, памяти рассеянного субъекта. Можно сказать, работа сновидения – работа памяти субъекта без субъекта.

Музей сновидений организован как театр памяти. Память, между тем, – принципиальная тема психоанализа, по крайней мере, с того момента, когда Фрейд отождествляет психическую травму с расстройством памяти. Память со всеми своими механизмами забывания, покрывающими воспоминаниями, галлюцинациями и сновидениями – незримая ткань Музея.

Музей памяти — это не музей памятник, это скорее Музей забвения. Это, как высказался американский художник Спенсер Туник – «туннель разума». Единственное, в чем здесь можно быть в чем-то уверенным – что чего-то не знаешь, что-то забыл, что-то не вспомнить.

Работа сновидения – артикуляция желания в искажении, в смещении и сгущении.

Сгущение предполагает совмещение многого в одном. Прозрачность образов в музейном пространстве позволяет глазу их совмещать. Сгущение не только создает собирательные образы, но и позволяет увидеть в одном другое, в одном лице лицо другого. Идеи многослойности и прозрачности, если не сказать призрачности, как кажется сейчас, сразу пришли в наши с Владимиром Кустовым головы.

Смещение – работа самого посетителя. Для того, чтобы прочитать фрагмент какого-то высказывания из «Толкования сновидений», ему приходится постоянно менять точку зрения. При перемене точки зрения меняется и общая картина «сновидения». Показательный диалог о смещении значения как-то произошел с бургомистром города Граца. Он сказал: «Это – самый антитоталитарный музей, из тех, что мне довелось видеть!» – «Спасибо, но к политике этот музей не имеет прямого отношения», – ответил я, угрюмо среагировав на мысль об СССР. «– А я и не имею в виду политику, я говорю о том, что музей показывает: меняешь точку зрения, меняется вся картина». Это смещение акцента позволило мне обнаружить в «сновидении Фрейда» точки пристежки Лакана: совмещение контекстов меняет значение текста, в том числе и текста музея.

Смещение к тому же показывает: нет главного, нет второстепенного. Такова была и наша с Владимиром Кустовым затея: представить меняющееся онейромногообразие, калейдоскопичную картину. И в этом отношении Музей сновидений Фрейда – антимузей. В традиционном музее волей-неволей складывается иерархия. Практически каждый художественный музей известен одной картиной, выполняющей функцию своего рода брэндинга. Меня это удивило уже в юности, еще даже до того, как я понял то, что что-то понял. Дело бы в Дрезденской галерее. Я так и не смог себе объяснить, почему в зале с фантастическими ренессансными картинами все столпились перед Рафаэлем. Проблема, впрочем, в другом: сотрудники музеев зачастую идут на поводу у такого брэндинга. Например, в Лувре, повсюду указатели, направляющие посетителя к алтарю – к картине Леонардо.

Вопреки «нашей» идее децентрации[17], увы, и в Музее сновидений появился свой алтарь. Им стал экран сновидений.

5. ЭКРАН СНОВИДЕНИЙ

Этому экрану, согласно нашей с Кустовым затее, вменялось две функции. Во-первых, дизайнерско-технологическая: он проливает дополнительный свет в пространство перемещения посетителей. Во-вторых, он представляет известный в психоанализе феномен экрана сновидений, на который как в кинотеатре проецируются представления. Однако в первый же день работы музея экран сновидений действительно заработал.

Ко мне подошел посетитель и сказал, что за сорок лет жизни ни разу не видел сновидения. Я предположил, что, возможно, он просто их забывает. Он не знал, верить мне, или нет. Минут через двадцать после разговора, человек этот влетел ко мне в кабинет: «Я видел!!! Я видел сон на экране! Видел, как стая волков мчится за охотником!» Теперь уже я не знал, верить ему, или нет.

Мы завели в музее Книгу записи впечатлений. Число сновидений, увиденных на экране стремительно росло.[18] С одной стороны, то, что воображение людей еще работает – отрадно. Радует и то, что экран заработал как разгрузочный, в отличие от экранов загрузочных. С другой стороны, возник алтарь, о котором мы не думали. А поклоняться чему-то или кому-то, будь-то Зигмунд Фрейд или Будда Гаутама, значит, перекрыть свою автономную критическую функцию.

Впрочем, в сновидении появляется то, чего не ждешь. «Несколько девушек и молодых людей сидят на полу перед пустым экраном и медитируют. Человек в позе лотоса как будто пьет струящийся свет. Инсталляция явно приняла значение, которое даже и в голову не могло прийти его создателям»[19].

Благодаря работе экрана сновидений сформулировалась антимузейная функция Музея сновидений. Видеоэкраны, компьютерные экраны, телеэкраны, киноэкраны, экраны живописных полотен показывают. Впервые сталкиваясь с экраном сновидений в Музее, посетитель, как правило, застывает в недоумении. Затем звучит вопрос: «а когда начнется показ?» Ответ: «тогда, когда вы его начнете». На этом экране вы что-то увидите только, если рассредоточитесь, расслабитесь… Музей показывает смотрящему на экран не чьи-то образы, а образы самого смотрящего. Музей не грузит. Музей разгружает.

Более того, Музей буквально показывает смотрящему смотрящего. В Музее использовано множество зеркал. Некоторые из них раздвигают пространство до бесконечного. Этот простой технический прием поразил меня когда-то в одном из джайнистских храмов Калькутты. Вход в храм представлял собой систему зеркал, размножавшую образ смотрящего в обе стороны до бесконечности, показывая ему уходящие в никуда серии реинкарнаций.

В Музее сновидений, впрочем, зеркала не только раздвигают пространство и его дезориентируют (то, что впереди оказывается сзади; то, что представляется далеким – приближается), но и напоминают мысль Фрейда: каждое сновидение нарциссично. Все, что мы видим во сне – наше представление, частица нас. Именно часть, фрагмент, поэтому и экспозиционные зеркала – осколочны. За зеркалом, за стадией зеркала рассеянное я. Рассеивание себя развеивает иллюзии на свой собственный счет. Я такое рассеянное…

Поклонники экрана сновидений, тем временем, минуют первый зал. Они идут прямо к экрану. Они не обращают внимания на информацию первого зала. И если в обычном музее это вызвало бы чувство протеста или негодования: мол, пришли в сновидение Фрейда и ничего не хотят о нем знать, то у нас это, пожалуй, приветствуется. Ведь одно из оснований психоанализа: познай самого себя!

6. ИНФОРМАЦИИ ПО БОКУ

Первый зал Музея сновидений можно назвать и уступкой традиционным музеям, и светлым, «сознательно-предсознательным», и информационным.

Ведь во втором зале, в «собственно зале виртуального сновидения Фрейда» нет никаких подписей, никаких пояснений к образам, текстам, объектам. В этом смысле Музей сновидений, конечно, антимузей. И речь не идет о том, что посетитель должен догадываться сам, а о том, что он видит то, что он видит. Это как бы антропный принцип Стивена Хокинга в действии. Мы видим мир так, а не иначе, потому, что это именно мы его видим. Иначе говоря, как настойчиво показывает Фрейд: никакого девственного восприятия не существует. Мы видим мир таким, каким мы можем и хотим его видеть.

Диалог может быть типично психоаналитическим:

• А что значит этот образ?
• А что он значит для Вас?

Тем не менее, понимая, что человек не выживает в условиях информационного голода, мы и сделали первый зал, в котором можно посмотреть на фотографии, почитать цитаты из «Толкования сновидений». Короче говоря, узнать о жизни и деятельности Зигмунда Фрейда. Кроме того, Владимир Кустов действовал в соответствии с принципами построения инсталляции Ильи Кабакова. Должно быть переходное пространство между собственно инсталляцией и «улицей». Резкое погружение в сновидение небезопасно.

7. МУЗЕЙ НЕВСПОМИНАЕМОГО.

Прежде чем отправиться в Музей люди зачастую звонят по телефону, пытаясь удовлетворить свое предварительное любопытство.

• А что у вас можно увидеть?
• Что ответить на такой вопрос?
• Фотографии с репродукций, которые Фрейд привозил из путешествий по Италии; копии писем ближайшему во времена работы над «Толкованием сновидений» другу, Вильгельму Флиссу; страницы из Библии Филиппсона, по которой Фрейд учился читать и иллюстрации которой вплетаются в его сновидения; фотографии книжных полок; цитаты из «Толкования сновидений»? Но ведь дело совсем не в том, что они есть, а в том, как они представлены.
• Едва различимые в полутьме слова и образы? Как и во сне, мы различаем не все, не все запоминаем из того, что всплывает в душе.
• Виртуальное сновидение Фрейда? Фрагменты слов и образов, ребус того сновидения, которое он мог бы видеть.
• Самих себя? Ведь мы не подсматриваем за сновидением другого человека, а воссоздаем его усилием собственного воображения, фантазий, галлюцинаций. Прогулка по виртуальному сновидению Фрейда приглашает закрыть глаза на внешний мир и погрузиться в мир тех представлений, которые когда-то созерцал психоаналитик, которые входили в его сновидения, с которыми были связаны его фантазии. Проникновение во внутренний мир другого человека оказывается погружением в свой собственный мир.

Чем больше внешний мир – благодаря кино, телевидению, рекламе, компьютерам – становится похожим на чужой сон, тем больше необходимость обнаружения себя в этом сне. Наши собственные сновидения – последний оплот нашей индивидуальности. Обращение к сновидениям сейчас куда более актуально, чем в те времена, когда они были техникой существования.[20] Сновидение – не только путь самопознания, но и форма сопротивления тотальному империалистическому галлюцинозу с его оптовой торговлей индустриальными идентичностями.

Самая приятная реакция посетителей для кураторов[21] Музея: «я начинаю что-то в себе чувствовать», «я начинаю вспомнить что-то очень-очень важное», «со мной что-то случилось», «я ничего не поняла, у меня возникло много вопросов, которые я пока не могу сформулировать».[22] В такой же озадаченности, заставляющей формулировать новые и новые вопросы, надеюсь, оказываются и художник с куратором.